1988
ПАРУЙР СЕВАК
Летом тысяча восемьсот шестьдесят девятым
Ветви в садах ломились иль пустовали,
Был на полях урожай нищим или богатым –
Вспомнят люди едва ли…
Но как раз тогда-то
Материнское лоно Армении было свято:
Мальчик родился в лорийском Дсехе.. И вслед за утром
Жизни своей станет он мужем мудрым;
Над несчастной Маро, им убитой, склонится с плачем,
Вознесется стенание наше в слове его горячем,
И устам его, что пылают на углях скорби,
Мать оплачет Саро, по-старушечьи плечи сгорбя,
И воскреснут черты благородного лика, –
Обратится Давид Сасунский к войску Мысры Мелика,
И придется Гикору в уличном гвалте
Зазывать прохожих: «Сюда пожалте…»
Тогда же вдали от лорийских ущелий
Средь мрачности анатолийской земли
Еще один мальчик лежал в колыбели,
И гости в тот дом с поздравленьями шли
(При каждом – бутылочка водки). Гево,
Сапожник, родитель младенца того,
Передник отбросив, надел архалук.
А женщины – те разместились вокруг
Сияющей матери. Шум оживленья.
Там хавиц дымится, посудой стучат,
Желают скорейшего выздоровленья,
Сынку – долголетья и роду – продленья,
По вкусу невестку и кучу внучат…
.....
Не был великим ни для кого
День тот, обычный в своем теченьи.
Но, провидя его значенье,
Тайно справляла торжество
Сама всемогущая природа
И, по-праздничному светла,
Била в колокол небосвода,
Понимая, кого родила,
И какие напевы,
ибо слух ее чуток,
Прорываются в крике смуглолицых малюток.
И, видно, потянулся полдень тот,
Как богатырь при пробужденьи.
У ног его хвосты поджали тени,
Подобно псам,
Которых палка ждет…
Беззвучно низвергались водопады,
Как на картине, в тот полдневный час,
И свет запел,
И горные громады
Пустились в пляс…
И, знать, в Анатолии этот день,
В далеком крае выжжено-песчаном,
Навеяв сон, изведать дал армянам
Лорийских скал живительную тень.
И жаждя, словно ранняя вдова,
На раскаленном ложе лета
Пила анатолийская листва
Из чаши страстного Дебета…
И в тот же день
Лорийским скалам
Приснился сон:
Из жарких стран
В селенье чудом небывалым
Слетела птица Азаран.
И с плоских крыш
С петушьим жаром
Пропев о том, что рассвело,
Ударом клюва в дубе старом
Она проделала дупло.
И в глубь ствола внезапно глянув,
Оттуда вынула,
Горя,
Лучи, как книгу шараканов
Одзунского монастыря.
Пока лучи, спеша раскрыться,
– ц-ланк! ц-ланк! – звенели,
С ветви ввысь
Взметнулась радужная птица,
Чьи перья, вспыхнув, как зарница,
Звездою утренней зажглись…
В тот день, должно быть,
Вечный луч родства
Пробил веков враждующие дали…
Вновь примирились небо и земля…
И с той минуты судьбы не деля,
От имени «Армения» слова
«Турецкая» и «Русская» отпали…
Но вот спадает прежняя жара,
И, кажется, надменности на смену
Теперь настала скромности пора,
Себе при этом знающая цену.
А там пролиться на поля
Спешит посредник-дождь,
и вскоре,
Обнявшись, небо и земля
Забыли о недавней ссоре.
И осень, коробейникам под стать
И весело кочующим цыганам,
Из дома в дом является к крестьянам,
Чтоб ремеслом красильщика блистать,
Расцвечивая желтым и багряным.
Но если образцами ярких бус
Приходит коробейник похвалиться, –
Старуха перед ним иль молодица –
Отыщется товар на всякий вкус;
И если, балагуря деловито,
Цыган взамен корзинок ждет зерна
И требует материи за сита, –
То осень!..
Не выменивать она –
Лишь изменить пришла дыханье ветра,
Цвета и звуки,
Платья и дворы,
Не торговать на улицах,
а щедро
Протягивать дары
Возам, лоткам, подвалам и амбарам –
Плоды, напитки, ягоды, зерно, –
А заодно,
И красить и раскрашивать задаром!..
И долго остававшийся зеленым
В косицы заплетенный авелук
Неузнаваем делается вдруг,
Желтея по фасадам и балконам.
А дыни разливают аромат,
Как миро, по садам и огородам,
Переполняясь мякотью и медом
На ложах гряд;
От улиц до задворок
Выглядывают фазами луны
Скопления арбузных корок,
Что пылью и землей замутнены.
И вот уже в ладонях синевы
С курящимися трубками сравнимо
Пылание ореховой листвы,
Расходится туман клубами дыма,
Накидывая облачный убор
На головы сидящих старцев –
гор.
И где от ветра спрятаться в листве
Для персика милей и абрикоса,
Там нравится стоять простоволосо,
Чтоб не мешался плат на голове,
Толстухе-иве с яблонею вместе,
Подобным разгулявшейся вдове
И легкомысленной невесте…
На самом деле, ветрено-светла,
В селенье осень,
осень забрела!
И снова жернова заговорили,
И ступы в облаках трухи и пыли;
Толкут пшеницу и крупу дробят,
И, чтобы полилось вино в бутыли,
В давильнях жарких давят виноград.
Опять в домах предзимняя готовка.
Хозяйками нарезанная ловко
На прутьях сушится лапша,
И поджидают войлок иль циновка,
Пока она осыпется шурша.
И ветер,
Словно что-то потеряв,
Беснуется, в опавших листьях шаря
И вороша сухие комья трав;
И ручейки шипят, как на пожаре, –
Сквозь пыл листвы просачиваясь,
им,
Струящимся по улочкам и склонам,
Не совладать с багрянцем раскаленным
И охрой, чей огонь неугасим.
Айва последней покидает сад,
Чтоб в сундуках
С запасом яблок рядом
Прижаться к женским праздничным нарядам,
С дыханьем их смешав свой аромат.
И это осень!
Вновь пора Венере,
Лучистый веер свой воспламеня,
Звездой вечерней постучаться в двери
Еще не завершившегося Дня.
А ветер все настырнее…
Когда ж
Пришла прохлада, –
Сыро стало в доме,
Там плачет соль,
Заплесневел лаваш.
И на гумне
В оставленной соломе,
Подобной прядям сбившихся волос,
Роняет иней,
Тая,
Капли слез.
А тот, кто был зимою обручен,
Не сводит мысленного взора
Со свадьбы, что уже не сон,
Но все же предстоит еще не скоро.
Ночами, огласив простор,
Неутолимо волки воют,
с гор
Спускаясь вслед за стадом.
И так же не насытиться громадам
Гремящих мельниц, что велят к себе
Свозить мешки с помолом
В скрежещущей телеге иль арбе,
Прогнувшейся под бременем тяжелым.
И вот –
АРБА, НЕ ТАК СПЕШИ…
И вот –
СПУСТИЛАСЬ ОСЕНЬ С ГОР…
Издалека –
ЛУНА ПОСЕРЕБРИЛА НЕБОСВОД…
И рядом –
НАБЕЖАЛИ ОБЛАКА…
И так –
всегда она,
Она –
везде,
Вдали –
она,
И здесь дано поспеть ей,
Помощнице и спутнице в труде,
Что стала для крестьян рукою третьей.
Собою освятившая дома,
Питающая силами своими,
Свободная и вечная –
сама
Душа армян,
которой Песня
имя!