ОГЛАВЛЕНИЕ

К ПЕРЕВОДУ КАСЫД НИЗАМИ

Касыда относится к жанру одической поэзии. Размер, которым обыкновенно переводят касыды — сдвоенный четырехстопный хорей — воспроизводит транскрипцию, но не воссоздает адекватного впечатления, поскольку в нашем восприятии скорее ассоциируется с частушкой, чем с одой. Поэтому я выбрал размер, соответствующий, с моей точки зрения, одическому жанру.

Касыда — монорим. Одночвучное рифмование через нерифмующуюся строку (по схеме: АА БА ВА ГА и т.д. на всем протяжении многострочной формы) органично связано с культурным контекстом, лексическими и мелодическими возможностями языка оригинала и являлось показателем изощренности, в которой поэты состязались друг с другом. Моноримичность касыды может быть воспроизведена и в русском переводе. Вполне реально подобрать и 40, и 80, и 150 однозвучных рифм. Вопрос только в том, что будет выражать подобная форма. А свидетельствовать она будет не о художественных достоинствах оригинала, не об изощренности и раскованности восточного поэта-импровизатора, а об ограниченности моноримических возможностей русского языка и усилиях переводчика делать хорошую мину при плохой игре. В результате форма воспроизведена, но с неизбежной печатью компромиссности, поскольку предполагает, во-первых, обращение к глагольным, причастным, прилагательным и всякого рода другим ослабленным рифмам, а во-вторых, навязчивую выпяченность формального задания по отношению к художественно-содержательной стороне. Искусность превращается в искусственность. Принцип копируется, а цель не достигается.

Я искал возможность сохранить, так скачать, след моноримичности, представить ее в той мере, которая была бы органична и художественно функциональна и выражала бы формальную изощренность оригинала соответственно нашим понятиям об изощренности формы. Поэтому сквозную однозвучность рифм я заменил шестистрочными моноримическими периодами — (АА БА ВА), т.е. окнами, открытыми в оригинал и в то же время позволяющими русскоязычной форме всякий раз обновлять дыхание. Одновременно на возможность шестистиший натолкнуло меня наблюдение, что в переводимых мной касыдах последняя строка каждого третьего бейта, т.е. каждая шестая строка, завершает смысловой период.

Что касается художественно-содержательной стороны, то мне не хотелось следовать существующей тенденции перевосточивать восток. У Низами (что вполне естественно) отсутствуют какие бы то ни было рефлексии на своей "восточности, которая является лишь средой, но не содержанием его творчества. Тогда как в переводах культивирование "экзотичности" сводит художественно функциональные образы к выставке восточных реалий, живую мысль — к декоративной мудрости, сквозную, стремительно разворачивающуюся идею — к бесцельному перебиранию бусин-бейтов. При таком подходе, выражающем внешнее отношение, взамен актуализации явления в нашей культуре сгущаются краски мнимого различения, а вместо подлинной различенности, т.е. индивидуального лица, возникает усредненно-эстетизи-рованный стереотип восточного поэта.

Работая над переводом касыд, я следовал за смысловой и художественной направленностью образов, не прибавлял и не убавлял красок и старался не мешать Низами быть актуальным настолько, насколько всегда актуальна живая мысль.

1985