ОГЛАВЛЕНИЕ

3

В вагоне смех, в вагоне гам,
Вино и толкотня.
Ночная вольница гудкам,
Да заоконным огонькам —
Укачивать меня.
В дверях мелькает проводник
С дорожным фонарем.
И мой просвеченный двойник,
Покуда теплится ночник,
Летит над пустырем.
А там метель наперерез
Лечу — и без следа...
И то шлагбаум, то навес
Мелькнет, и снова черный лес
И долгая звезда...
"Вы говорите?" Стук колес.
"Ей-богу..." Лязг жестянки.
А поезд глух и безголос,
И как старик, себе под нос
Считает полустанки.
А полки ходят ходуном,
Как ломаные дрожки.
Доносит яблочным вином.
Толчок — и встали за окном
Кусты в луче сторожки.
Не шелохнутся битый час,
Как-будто мы едины.
И ловит снег обрывки фраз,
И чей-то заспанный рассказ
Понятен с середины...
Метет метель. От полусна
В вагоне как-то ново.
Не миг сомкнулась тишина,
Но женский голос у окна
Вступает с полуслова...
А за окном черней воды.
И точно дышит плошка
Лучом на ветви и следы.
И, оттолкнувшись от звезды,
Поехала сторожка.
А поезд стонет и корит
За то, что еле тащится.
И все быстрей метель парит.
И лишь губами говорит
Попутчица, рассказчица.
И мчатся точно в никуда
Над столиком вагонным
Чужие беды и года
И с ними долгая звезда
Во мраке заоконном.

Помоги в моем бессильи, Боже,
Ты, простерший небо надо мной.
Что скажу себе на смертном ложе
В час, который ревностней и строже
Всей необратимости земной?
Для того ли я дышу и внемлю,
Если всё — смятение и бег,
Чтобы разгадать простую землю,
Дым сторожки и февральский снег?
Но прощаясь с дрогнувшим вагоном,
Трепетала плошка на окне
В этом доме, мной воображенном,
На земле, привидевшейся мне.

осень 1978