 
                     
                Вы, преградившие нам к солнцу дорогу, идущих
  Убиваете прежде, чем с ресниц успевает опасть
  Сон золотой, и молитва рассвету - затихнуть.
Сотни тысяч бегут в лес отчаянья, и ноябрь
  Из овечьих глаз полыхает
  Остриями ножей, наточенных для закланья.
И под кронами горя рождаются дети,
  Кровь которых отравлена скорбью, -
  Чтобы увянуть раньше, чем розы.
Я для вас не желаю сажать плодоносных деревьев,
  Но деревья страданья пусть раскинут голые ветви
  В царстве креста.
На заре и под вечер на ваших башнях
  Хищно раскачиваются колокола,
  Чьи звериные пасти
  Разрывают мою беззащитную плоть.
Я развешу на голых ветвях мертвецов,
  Я оставлю их гнить без присмотра
  Напоказ перед всеми светилами неба...
Словно в темный колодец, я падаю в ночь,
  И мне снятся кресты, на которых распяты евреи,
  Вижу: в окна ваших домов
  Те евреи просунули головы и на иврите
  Одичало и жалобно стонут: “айегу пилатус?” -
  “Где Пилат?”... И не знаете вы,
Что пророчеством черным отравлен ваш сон,
  Что терзает вас ужас - не знаете, ибо
  Заставляют забыть с наступлением утра
  То виденье церковные колокола.
Но пророчу: поднимется облачный столп
  Наших горестных вздохов и тяжких стенаний
  И войдет в вашу плоть
Не распознанным горем,
  И по-прежнему будете вы болтать
  Воспаленными ртами: евреи! евреи! -
  В ту минуту, когда в омраченных дворцах
  Закричат на идиш иконы.
Берлин, 1923
 
                