ПЕРЕЦ МАРКИШ

1895-1952

ГАЛИЛЕЯ

Гора горе взбирается на спину,
Спуская сверху день паломникам и нищим,
Дороге, что ведет меня в долину
К арабским лавкам и простым жилищам.

О солнечные призраки! Куда-то
Дорога скрылась и неразличима...
Ночами в вашу гавань, скалы Цфата,
Приходит ветер из Ерусалима.

Лазурна грусть. Глазами даль окинув,
Вверяюсь дню. Вдвоем по изумрудным склонам,
Не мешкая, уверенно ступаем,

Примкнув к повозкам диких бедуинов,
К верблюдам опечаленно-влюбленным,
Шагающим к тебе, Ерушолаим!..

1922, Цфат

ИЕРУСАЛИМ

Обращены к твоим камням и кущам,
В рубцах и ранах выпятив горбы,
Расселись горы и кричат идущим:
“Ерушолаим!” - скрежетом арбы.

И тьмы сожженных дней сползаются к горам
Давиться плотью их истерзанно-бескровной,
Скрежещущую боль их мертвой родословной
Швырнув боготорговцам и ворам.

Твоя земля, святой Ерушолаим,
Годится, чтоб святить лишь тех, кто распинаем -
Налоги, бурдюки, рабы, загоны, грязь...

Но из пещер спускаются к предгорьям
Босые пастухи и бодрствуют, склонясь
В мольбе о буре перед Мертвым морем...

1922, Иерусалим

***

Я жив еще! И кровь, как прежде, горяча!
Кому я задолжал? Кто первый алчет крови?..
Восходит месяц твой - топор из-за плеча,
И мрак твоих ночей - как сдвинутые брови.

Подобно деревцам, назначенным на сруб,
Редеют дни мои, к которым нет возврата;
И слово осеклось, боясь сорваться с губ,
Стремлюсь и не могу в тебе увидеть брата.

Смертелен мой укус! В глазах застыла боль -
Пожары и резню в себя вобрать пришлось им!
И все равно с мольбой: “Любить тебя позволь!” -
Я льну к твоим ногам в самозабвеньи песьем.

Ты мне предначертал блуждать в зловещей мгле,
В меня из-под руки камнями злобы целишь...
И все равно, лицом припав к твоей земле,
Молю тебя: “Позволь быть преданным тебе лишь!..”

Накатывает страх, взметая вопль и вой...
Разгульная хула кипит до горизонта;
И слух не разберет в стихии ножевой -
Шевченко ли поют? Звенит ли саблей Гонта?

Ладонями знамен ласкает смерть. Она
Пьянит меня бедой и обнимает страхом;
Макушками лесов заточена луна,
И песня кобзаря летит над черным шляхом.

В тоске дразнящих струн - предгрозовая хмарь...
Припрятаны ножи и ждут призывных знаков.
На праздник в Чигирин сзываешь ли, кобзарь?
Не будишь ли игрой уснувших гайдамаков?

И кажется, меня, как жертву, сторожит
Фарфор звериных глаз, тупых, как бой баранов;
Кто знает, мне ли жизнь моя принадлежит?..
Но имя отобрать не сможет смерть, нагрянув...

Мне хочется плясать в сетях кровавых смут,
Победно примирясь с затребованной данью,
И звать к себе гостей, которые возьмут
Мой голос заодно с разрубленной гортанью.

Я жив еще! И кровь, как прежде, горяча!
Кому я задолжал? Кто первый алчет крови?..
Восходит месяц твой - топор из-за плеча,
И черною рукой ты закрываешь брови!..

1924

***

Встречая ночь,
В одежды скорби кутаются дали.
Эй, призраки базаров, сгиньте прочь,
Вернув кладбищу прах изъеденной морали!

И ваши имена, чья древность - напоказ,
С себя сорвите вместе с головами, -
Мне нечего наследовать у вас,
Вам - завещать идущему за вами.

О круглая земля! Страданием казнима,
Варшава ли, Нью-Йорк - во всех приделах света -
От Вильны и Москвы до Иерусалима,
Как старые камеи, носишь гетто!

1932

ОСКОЛКИ

Сейчас, когда, прозрев, глаза велят: “Гляди!”, -
Сквозь режущую боль в зрачке незамутненном
Я вижу, омрачась, что сердце из груди,
Как зеркало, упав, рассыпалось со звоном.

Я знаю, мне верна, черты мои храня,
Любая из частиц, разбросанных повсюду.
О время - мой судья, не растопчи меня,
Пока в пыли искать свои осколки буду...

И вместе их собрав, изрежусь в кровь стеклом,
Чтоб цельность им придать стараньем напряженным, -
Но как бы ни сложил, приклеив к слому слом, -
В том зеркале себя увижу искаженным.

О, сколько хочешь раз его перекрои -
Лишь плавящая боль позволит возвратиться
Единству моему в той целостности, чьи
По всем семи морям рассеяны частицы.

1943

С. МИХОЭЛСУ - ВЕЧНАЯ СВЕЧА У ГРОБА

1

Последний выход твой перед народом
Среди заснеженных руин.
Ни слова твоего, ни голоса - один
Застывший вздох под мерзлым небосводом...

Но и теперь мы слышим, как поет,
Взывая к нам, незримое движенье
Орлиных крыльев. Их вручил народ
Тебе, в ком отзвук бед его и утешенье.

Открыта сцена. Образы живой,
Забвенью не подвластной вереницей
Проходят над твоей, как прежде, яснолицей,
В сон погруженной львиной головой.

К тебе идущим нет конца,
Сюда, где ты дарил, властитель зала,
Слезой Шолом-Алейхема сердца,
Чтобы она алмазом заблистала...

2

Аншлаг. Последнее из действ. Перед тобой
Качнулись лица в скорбном гуле.
Твои герои призрачной гурьбой
Спускаются к одру в почетном карауле.

К чему теперь парик и мантия? Финал
Трагедии твоей величьем равен трону.
Ты сердцем - Лир, который обменял
На мудрость королевскую корону...

В гримерной плачут краски. Там темно.
Без лицедейства смерть, без бутафорской крови...
Лишь Гоцмах падает на полуслове -
Блуждать, не падать звездам суждено.

Они под траурные звуки
Очнутся и, тебя в сиянье облача,
Дрожащий взор опустят в муке
И в вечность гроб внесут на бархате луча.

3

На дорогом лице засыпал раны снег,
Чтоб не были они покрыты мраком ночи,
Но боль взывает сквозь недвижность мертвых век,
И скорбный крик в груди растоптанной клокочет:

“О Вечность, приглядись к кровавому клейму,
Свидетельством стою перед твоим порогом, -
Узнай, так суждено народу моему
Истерзанным брести по всем земным дорогам.

Мой крик в тебя вонзится, омрача
Покой твоей надмирности. Запомни,
Что каждая из ран, рассекшая лицо мне,
Мать и дитя спасла от палача...”

Не скроет снег следов злодейской своры,
И в миг убийства взор твой не погас;
Вздымаясь криком, боль разбитых глаз
Сквозь веки рвется, точно к небу - горы.

4

Поток прошел, и вновь поток. Скорбя,
Людская движется лавина.
Убитые встают почтить тебя,
Шесть миллионов - павшие безвинно.

Как ты почтил их, пав за них тогда
Среди руин пустынного квартала
На минский снег. И вьюга заметала
Осколки обагрившегося льда.

Не побежден злодейскою расправой,
К земле приникший мертвою щекой,
За память их вступившись, их покой,
Бросаешь миру ты укор кровавый.

И траурный поток не убывает, шквал
Народной боли в отворенном зале.
Тебя почтить шесть миллионов встали,
Как ты, чтоб их почтить, на минский снег упал.

5

Спи. Спи спокойно. Кажется, что ты
В раздумьи замер. Вспыхнувшей из мрака,
Еще ты озарен звездою доброты,
Внимая дудочке Леви Ицхака.

Любовь не гаснет в вихре снежной мглы,
И гнев не замести его налету...
Как две свечи, зажженные в субботу,
Над гробом руки трепетно-светлы.

Задумавшись, глаза ты закрывал подчас -
Так взору мысли виделось яснее.
А нынче боль хранишь под сном смеженных глаз,
Чтобы и в смерти не расстаться с нею.

Как в час премьеры, празднично чиста
Лучистость в глубине зеркал, продливших стены...
Еще мгновенье - оживут уста,
И “с правой” к звездам ты шагнешь со сцены...

6

Черты лица - увы, не уцелеть им,
Их смерть разрушит, праху возвратив;
В последний раз впитай любимый твой мотив,
Звучавший здесь в “Вениамине Третьем”.

А ныне эта музыка скорбит
Над сном знакомых черт, и в смерти первозданных.
Твой выход! Не стыдись лица в жестоких ранах,
Того, что череп царственный пробит.

Последний выход. Вечность - твой помост,
Где крови суждено стать высочайшим гримом,
Быть голосом твоим, над смертью возносимым
Туда, где ждут тебя аплодисменты звезд.

Там вспыхнет твое имя в ореоле
Сияния, как новая звезда;
Иди и не стыдись попрания и боли,
Пусть Вечность содрогнется от стыда!

7

Открыта сцена. Взор твоих смеженных глаз
Над смертью жив. И мы, у изголовья стоя,
Вбираем, чтоб хранить, твой дар, как ты для нас
Воспринял и сберег наследство золотое.

Истоки смысла видевший в былом,
Ты в нас и с нами их несешь сквозь время, -
Так, в почву проникая, всходит семя,
Разбуженное солнечным теплом.

Твоим гостям в гримерной луч софита
Не высветит уже волшебной полутьмы, -
Без стука в твое сердце входим мы,
Которое для каждого открыто.

Оно, преодолев небытие,
Принадлежит нам, как моря и горы...
И в нем - с мечтой - в надзвездные просторы
Возносимся, как в золотой ладье.

1948