ОГЛАВЛЕНИЕ

ХАИМ ЛЕНСКИЙ

ХАИМ ЛЕНСКИЙ

1905-1943(?)

***

Воет вьюга. Ворота скрипят на ветру.
Машет дерево скрюченной кроной.
Чьи-то окрики. Полночь. К какому одру
Припаду головой обнаженной?

Хлещет режущий снег по горячей щеке.
О, я знаю - меня поджидая,
Исполинской медведицей там, вдалеке
Притаилась Россия. Туда я

Устремлюсь. Буду схвачен. И в крике мой рот
Исказится от боли когтящей.
Так, настигнут, последний из зубров ревет,
Окружен Беловежскою чащей.

И тогда, белизну снеговой пелены
В муках брызгами крови усеяв,
Он припомнит о пасынке чуждой страны,
О последнем поэте евреев.

***

Они насмешки мне бросали вслед
Устами слепоты высокомерной.
Как птица - мясо, так для них поэт -
Лишь человек с ему присущей скверной.

Они меня просили: “Говори”.
Я через силу “бэ” и “мэ” цедил им,
А боль мою, щемящую внутри,
Скрывал за бранью в их кругу постылом.

Я сквернословил в гуще их возни
Под стать базарной глотке. И на это
Кивали понимающе они, -
Его слова - расхожая монета.

Лишь к мороси да лужам обратив
Свои глаза, не ведают о безднах,
О том, как по ночам верхушки ив
Дрожат в мерцаньи всполохов небесных,

О молнии прозренья... Но молчи,
Довольно, не дозволены вторженья...
Почтение к поэту, что в ночи
Творит, скорбя, миры воображенья!

***

Речь Хеймана, владычица уст Галеви!
И меня овевает цветочная вьюга
Слов твоих, что горят, отзываясь в крови,
На губах поцелуями дочери юга.

Царствуй, древняя речь! Иордан и Евфрат
За спиной твоих войск, закаленных походом.
Твои буквы подобны построенным в ряд
Ассирийским героям квадратобородым.

Я себя полководцем твоим сознаю.
Прикажи, развернут боевое искусство
Ямб - в пехотном, хорей - в колесничном строю.
Впереди знаменосец решительный - чувство.

Из-за Немана, Дона, Невы их полки
Перевел я, победно командуя ими.
О царица! И ты из-за Леты-реки
Вслед за древними переведи мое имя.

***

Склонился день в речной воде омыться
И утонул в зеркальной синеве -
Одевшаяся в траур вереница
Беззвучных волн проходит по Неве,

Оплакивая всплесками утрату.
И, встретив полутьму и тишину,
Исакий погрузился в глубину,
Как колокол, привязанный к канату.

В поток адмиралтейское копье
Вонзило золотое острие,
Колебля фосфорические нити.

Но поднят утонувший день, он тут,
Простерт, бледно-зеленый, на граните,
Тот день, что “белой ночью” назовут.

***

Свет, лишенный тени, эха - звук.
Трепетней небес конца элула,
Столь неизъяснима явь, что вдруг
О себе слова перечеркнула.

Только вздох из глубины груди,
Только лучезарность вознесений -
Сбросив тяжесть все летит... Гляди,
Дерево парит, как лист осенний.

Словно узы мир с себя совлек,
Ясный без затменья и границы...
Так освобождается от строк
Шелест перевернутой страницы.

***

Что наколдовала мне полынь,
Горечью дурманящего сока
Словно повелевшая: “Покинь
Свой очаг и странствуй одиноко”?
Дикий ветер в даль ее занес,
Чтобы у дорог под ноги бросить.
На зеленоватых листьях проседь
Для меня милей багрянца роз,
И не возмечтаю о кармине
Губ твоих, красавица. О, нет -
Вовсе я не скромник, не аскет,
Но - в плену у горечи полыни.

Ленинград, в тюрьме, 25.12.1934

***

Я предрекал в зените дня
Закат ваш близкий. И от сброда
Злодеев, тычущих в меня,
Повсюду слышал: “Враг народа!”

И сколько раз гремел замок
Тюремной двери, стены злобы
Передо мной смыкались, чтобы
Закат увидеть я не мог.

И слабый отсвет не прорвется -
Моя тюрьма темна, в свечу
Я всматриваюсь и шепчу:

“То свет звезды на дне колодца,
Он возвещает в полдень тьму”.
Я верил сердцу своему.

***

Аврааму Кариву

Свет лимонных зорь конца элула,
В небе нежность хрусталя.
В стылую бескрайность заглянула
Увлажненная земля.
Посвист ветра не угомонится
На взъерошенной стерне...
По другую сторону границы,
Друг мой, вспомни обо мне!

Ленинград, в тюрьме, 24.2.1935

***

Гаснет день над заводью. Покой
Не прорвется всплеском плавника.
Замолчали птицы над рекой.
Как печален шорох тростника!

Чьих стенаний еле уловим
В стеблях отзвук? Эти берега! -
Не ступала, кажется, по ним
С первобытных дней ничья нога.

В волнах грусти зыблясь и дрожа,
О невозвратимой череде
Давних дней, о странствии стрижа
Шепчут стебли меркнущей воде.

Ленинград, в тюрьме, 1935

РЕКВИЕМ

Это не вязы, глядящиеся в глубину,
Это не кроны дрожащие отражены,
Но - контрабасы... Их струны качнули волну -
Трепетный звук нарастает среди тишины.
Это не ветка взметнулась над зыбью пруда,
Но - дирижерскую палочку ветер вознес,
По мановенью ее всколыхнулась вода.
Между столбами, поднявшимися на откос,
Птицы пристроились, заполонив провода, -
То партитура. Прислушайся, многоголос
Всплеск мелодический. В два серебристых ряда
Встал на пригорке орган белоствольных берез.
Ветер, подуй! Устремись на мгновенье туда,
Пусть вострубит их сверкающий строй!
Дрогни, орган! Вдохновенной игрой
Вторьте ему, контрабасы пруда!

Ты ли, царица, зовешь меня?..
Тень набегает на берег дня.
Точно усталый гребец - весло,
Луч тускнеющий уронив,
Солнце клонится тяжело
К траурной кромке нив.
О царица, звезды твои взошли,
В их мерцаньи грусть и укор.

Три гонца твоих в темноту земли
Устремили прощальный взор...

Пьяные сквозь базарный ряд
Пробираются, в грязных руках горят
Подсвечники медные. По цене
Сходной их сбудут и медяки
Отнесут в ближайшие кабаки
И утопят память твою в вине.
Звуки имени позабудет речь,
И порастут быльем
Пути в твой храм, но его сберечь
Я сумею в сердце моем.
Не вернуть твоих догоревших свеч.
В немоте забвенья пропасть
Суждено твоему, о царица, дню,
Но священный мир твой в душе храню,
Над которым бессильна власть
Будничного на все времена.
И по праву ветхих страниц,
Сладких плодов в твою честь, пшена
На пороге твоем - для птиц,
По праву нежной твоей руки,
Что касалась моих волос, -
Во мне твоя песня. Вторьте, смычки!
Органный аккорд берез,

Вознеси безмолвье моей мольбы
О завершившей дни:
“Душу Субботы, Твоей рабы,
Господи, помяни!”

Ленинград, в тюрьме, 15.3.1935

***

Если сумрак на двери умолкшего дня
Опускает засов, от унынья лекарство
Предлагает сверчок. Он, ключами звеня,
Отпирает ворота запечного царства.

Ты в страну его, сняв башмаки, загляни.
Южный воздух ее отзовется былыми
Чудесами, и выплывут давние дни
В Иудее и Сирии, в Греции, в Риме.

Здесь вблизи огонька ханукальной свечи,
За волчком наблюдающий завороженно,
Твой отец. С бороды его льются лучи
На страницы раскрытого Иосипона.

Сибирь, 1935

СВЕТ МОЙ, СВЕТ

Свет мой, свет! Кто назначил затменье твое,
Повелел этой роще: “Редей!”?
На покинутом поле тускнеет жнивье
В послепраздничный месяц дождей.

Для того ли, Владыка, пишу у огня,
Чтоб, не веря, письмо перечесть
И, зевнув, завершить: “Передай от меня
Моему поколению весть”?

Маринск, Сибирь, 5.6.1935

***

Слышу, папоротники шуршаньем листов
Шепчут ветру: “Потомки лесных исполинов,
Тех, что высились, мощные кроны раскинув,
Гордость чащ первобытных, - мы ниже кустов!”

Сибирь, 7.7.1935

***

Хриплый ворон, пророча, кружи и кричи,
Чтобы вера в возмездье окрепла! -
Из закатов рассветы возносят лучи,
Восставая, как Феникс из пепла.

Сибирь, 24.7.1935

ПО ЭТОЙ ТРАССЕ

По этой трассе, что киркой
Я сам прокладывал, какой
Поток потянется? Колонна
Людская двинется ль по ней,
Подковы вспененных коней? -
Кто может знать определенно?

Гремящий борт грузовика?
Неторопливая клюка?
Сапог увесистый солдата?
И солнце утреннее свет
Прольет навстречу или вслед
Тому, кто здесь пройдет когда-то?

Сады откроются ему
Иль восходящие в дыму
Пожаров огненные дуги?
Присев на отдых, будет он
Цветами яблонь убелен
Иль сединой сибирской вьюги?

Никто не властен заглянуть -
Кому назначен этот путь?
Куда, откуда? Нет ответа.

Но ясно лишь: не мне, не мне -
К моей сияющей стране.
Я знаю это, знаю это.

Сибирь, 30.8.1935

***

Не поведали сны и урим,
Что сподоблюсь последнего шага,
Где в страданьи становится зрим
Скрытый свет, что промолвлю: “На благо

Эта боль...” И не гнев, клокоча,
И не скорбь переполнят мне душу,
Но услышу в ней скрежет ключа,
Говорящий - есть выход наружу.

Двери мира открыты. Вглядись,
Там светло зеленеющим купам,
И тропинка тенистая ввысь
Устремилась по горным уступам.

Продолженьем закатных лучей
Открывают рассветы объятья.
Там воскреснем, скорбящие братья,
Мы, как Феникс, из пепла ночей.

***

Бреду, покорный приговору,
Сквозь отчужденье и вражду.
Кому доверюсь? В ком опору,
Подобный Каину, найду?
У края молодости взору
Открыв уральскую гряду,
Судьба моя, в сибирской сини
Таишь ли новую беду?
Не упрекну тебя отныне.
Невзгоды? Боль? В сияньи льдов
Пошли мне! Я готов, готов...

Сибирь, 31.12.1935

НА СЕВЕРЕ МИРА

Там, на севере мира, где лед бирюзов,
Ощетинились соснами ночи лесов,

Искры бездны блуждают по топям болот,
Довременным туманом спеленут восход.

Ты не сына в края, где пустынность светла,
Но приверженца, южная речь, привела.

Сквозь завесы столетий открылась мне ты
В обаянии южной своей красоты.

И в сиянии льдов на сибирском ветру
Расцвела, и узнал в тебе Север сестру.

И, смягчась, повелел бесприютным краям
Уступить мое сердце твоим соловьям.

И ликуют они, на ветвях зазвенев.
Сквозь метели плывет соловьиный напев,

Колокольчиком санным гремит вдалеке,
Набегая, звучит в паровозном гудке,

Чтоб незримым мостом через бездны пролечь
Этих мук и надежд, расставаний и встреч.

Сибирь, 1936

ЗЕМЛЯ

Что им только не вздумается? “Седая...” -
Говорить о Земле?! Исчисляют они
Возраст мира по горным грядам, как цыгане,
По зубам узнающие возраст коня.
Белизна - не седины, не признак зимы
Лед вершин. Молоко на устах у младенца
Так белеет. Еще от небесной груди
Твои губы, Земля, не отнимут, пока
Млечный Путь по ночам перед входами в рощи
Изливает чистейшие струи берез.

Сибирь, 24 нисана 5697 (1937)

***

Пустая кружка, больше губы друга
Не выпьют из тебя сибирских вод.
И в зеркальце качнувшегося круга
Угрюмый взор сапфиром не блеснет.

Твой темный обод холоден и крив,
Как рот его - от корч предсмертной боли,
В крови, что напоила жажду воли,
Тюремную ограду обагрив.

***

Охранник юный, черный зев ружья
Не наводи, моей горячей крови
Не проливай в дверях небытия,
Покуда немота на полуслове

Мой голос не сковала. Солнцу дня
Позволь мне гимн закончить вполнапева
И прошептать, чуть голову склоня:
“Шалом! Шалом!” - направо и налево.