МЕССИАНСКИЕ ВРЕМЕНА

Приблизившись к последним временам,
Приход которых был обещан нам,
Взирает мир, ища по сторонам,
Каким себя доверить вещунам,
Откуда грянет гром и вспыхнет всполох,
Когда ни богадельня, ни собес
Не подают. Нет жгучести в глаголах.
Ни восходя, ни с помощью, ни без
Идей во всех учениях и школах
Не уяснить сокрытый смысл небес,
А прах тельца пестрит во всех помолах.
Ведь сказано, – не ждать ни тут, ни там,
Ни в пýстыни, ни в городах, ни в селах,
Ни в водах, ни в земле, ни в горных сколах,
А кто объявит, – «Истину подам» –
Не верить, ибо лжет он или олух,
Но оставаться по своим местам.
Само поймется, чьим внимать устам
О небесах, подобно небу, полых.

К тому же не прозрачен гнев Мошé,
Допустим, гром ревел в его душе,
Но ведь разбил, спустясь с горы, скрижали,

Полученные в горнем шалаше,
Не потому, что снизу возражали, –
Там от тельца отпрянули уже.

У мудрецов, чтоб урезонить нас
(Покуда занимается спецназ,
Как черною дырой, духовной бездной),
Всегда найдется что-то про запас
Из видных смыслов, где лишь здравый – пас,
А прочих мощность – точно трубный бас,
Что потрясает громкостью железной.
Простой подход не позволяет враз
Постигнуть суть понятных вере фраз, –
В каком разрезе мыслится окрас
Коровы, подтверждаемый цитатой,
Какого не приметил тот, кто пас,
В скотине крупной опытом богатый,
В отличие от Авеля, кому
(Чтоб после извести ее в дыму)
Пришлось, блуждая от холма к холму,
Быть окруженным мелочью рогатой.

Но о другом он точно ведал, – что ж
Ему сказал, услышав нечто, Каин?
За то, что скот для Бога больше гож,
Он завершил гурты пробитых кож
Собой? А брат в злодействах был отчаян
Иль жертву приносил, вонзая нож?
Но не схватил его за кисть Хозяин,

Окрикнув, – «Отменяю! Погляди,
Как раз застрял рогатый…» И среди
Чащоб из заволошенной груди
Ревет разгадка тех священных тайн.
Отверженный, он дни влачил бродя,
Мокрей, чем после ноева дождя,
Овоен волком и лисой облаян,

Пока из рук слепца не обрела
Обманное стремление стрела,
Пронзив, как мысль, – добро есть мера зла
В реальной диалектике охвата:
Горшечник для Адамова добра
Одно из ребер жесткости, – «Пора!», –
Извлек. Закрылась мякотью дыра.
И Каин, по наследству без ребра,
Стрелой в том месте проткнут был, как вата…
Связав добро, стоишь перед узлом,
Который развязав признаешь злом.
Вкушая плод, врученный злым послом,
Резцы времен обречены на слом.
В развязке лишь завязка виновата.

Сшивая то, что видится враздроб,
Конец той жилы, что скрутил из троп
Чащобами бродящий хлебороб,
В иглу слепой стрелы случайность вдела,
И, спущенную в глубь древесных строп,
Забила, точно гвоздь последний, в гроб
Изгойства, пригвоздивши к ветви тело.
При сем слепой губитель антилоп,
Пронзенный криком предка наших злоб,

Убил (не будь под боком – повезло б)
Юнца, всплеснув руками, локтем – в лоб
За доброе (отцу служенье) дело.
Слепец искал охотничьих добыч,
Случайность – брата Авеля настичь,
А юноша, усвоя мудрость притч, –
Момент служить, радея оголтело.

И вот, слепец, удачливый в былом,
Проклятья шлет то в высь, то в бурелом,
То в голос вопия, то безголосо,
Добро служенья обернулось злом,
Страша кровоподтеком под хохлом,
И лишь случайность скрылась за стволом
В безвидности дремучего хаоса.
С эпохи потрясенности отца,
Убившей добродетель и юнца,
До наших дней, дошедших до конца,
Грызется несгрызаемость вопроса.

Но есть вопрос, что вынести на свет
Из «темных мест» желал бы скотовед –
Не просто настораживает цвет,
Зияет красным смысл, подобно ране,
Который, если верой не рассей,
К нам вопиет, – «Зачем корове сей
Быть красною?» Не то, лишась осей,
Утрачен смысл, отцам понятный ране,
Не то – чтоб раздразнить собой быка
Времен, иль – на крюке у мясника,
Не то окрасить следует бока,
А после сжечь и сделать растиранье?

Не то багрянцем гнева налитой
Скрываться предстоит корове той
От ждущих, что взывают, – «Где корова?!.»,
Ей соль ведра не дав испить до дна…
Не то – сородич идола она,
Не то от бликов пламени багрова,

В котором (а идем как раз туда)
Сгорят не только всех мастей стада,
Но также – с куполами города,
Такая к небесам начнется тяга
В той апокалиптической печи,
Что, хоть заслонка разума торчи –
Тельцов переплавляя в кирпичи,
Не пощадит святые кумачи
На барабан намотанного флага.
И все (трубил иль чистил) трубачи
Узрят, какой пожар в земной ночи
Разжечь способна с буквами бумага.
И дышащая пламенем дыра,
Венчая постиженье «тов вэ ра»,
Проглотит все «спасемся!» и «ура!».
И прогоревши, пламенность добра
Очнется в несгораемости блага.

Разломами, как молнии, края
Двух половин, – «Я неотменно Я»
И, – «суть первопричина бытия», –
Сомкнула (Имя с Сущностью) тхия,
И рáзумность уже не скажет, – «Боже!»,
Но в ясности совпавших половин

Воскликнет, – «Я, Кем мир все-Я-един,
И чаемый как «Он» – одно и то же».
Не Кто, а Кем все «прежде» и «потом» –
Лишь в факте – «знаю», суть ничто, простом.
Как пробой неотменности – кустом
Предельного, сжиганьем, различенья
«Не-Я» как идол в пламени спалим.
И ясен промельк давнего реченья, –
«КОГДА Б Я ЗНАЛ О НЕМ, Я БЫЛ БЫ ИМ».

Но не был в заблуждении Горшечник
По части сотворенного горшка.
Спалив кустом рогатого божка,
Боялся Он – при виде порошка
Даст глиняную трещину башка,
И как знаменье выдал из мешка
Пророку посох, в коем наконечник
Сверкнул прищуром Евина дружка.
«Покуда, – молвил, – разума кишка
У них тонка, веди по полшажка,
Поскольку разом с «Он» на «Я» прыжка
Не переварит рáзумный кишечник.
Иным из посвященного кружка,
Законы сшив, доверь два-три стежка
Снаружи зреть без вещего душка,
А уху прочих (миссия тяжка),
С дырой в размер игольного ушка,
Пока вещай на языке рожка,
Чтоб не был «Я» как идол разумеем.
«Я сущий» – суть в буквальности как раз,
А (кто ж поймет?) не в сути букв из фраз,
«Я» понявший как «Я», ты стал евреем.

Промыть горшок – то будущий заказ.
Вначале дай, не повредив каркас,
Священный с закавыкою рассказ
И в меру, для наглядности, показ
То чистых рук, то – с гадостью проказ,
То посох – посох, то – скользнувший змеем.
Когда же (одного тельца истер)
Поймут, что достоверности костер
(Насколько б ни был их вещун матер)
Из хаоса «не-Я» заправить нечем,
Их разум, очевидностью умен,
Отвергнет тщетность глиняных времен, –
«Несмертные, себя ли огоршечим!»
Хоть свел в единство светоч двух племен, –
«Я сущность мира», – ясный смысл Имен,
Но, фору дав потомкам и предтечам,
Не одолел последний бастион,
Буквальность «Я» прочтя в значеньи «Он»
И тем опять пополнив пантеон,
Созвал учеников, чтоб ложь изречь им.

И мир продолжил, дух бодря хлыстом,
Играть с былым, как с собственным хвостом,
То ум питая с буквами листом,
То веру – воздержаньем и постом.
Из мрака озарений и истом
Он ищущих терзает, – «Есть ли сдвиги?»
Но лишь дрова в хлеву пока пустом,
А красная – чем прогореть с кустом,
Спасается верней, чем в красной книге.

И страшный куст, готовый на беду,
Уже багрит в ночной дали орду,

Привычную к горшечному труду,
В веках меся, что красно или вязко.
Печется даль на медленном ходу,
И мыслей напрягается окраска
Сгустившегося хаоса в виду,
В котором разум мучает опаска, –
«Успеет ли к последнему суду,
Где не спасут ни бункер, ни замазка,
Пусть без коровы, тот, кого я жду,
Чтоб ясной, как я сам, была подсказка?»
Но в апокалиптическом чаду
Мессий, что кокс сбывают как руду,
Коровий голос потонул в бреду, –
«Благая весть – не тайного огласка,
Но, как со стенок – старую бурду
Иль прах – с сандалий, ветхости отряска.

Чем даром вопрошать, – «В каком году
Объявится Машиах?»,* прахом мысли
Со мной, коровой красной, наряду
Его к пропавшим без вести зачисли».

21-26 февраля 2002 г.