Мы впятером живем в палатке.
3десь оказались мишурой
Мои привычки и повадки,
И небогатый опыт мой.
Настолько все переменилось:
И круг людей, и круг забот,
Как-будто тундра мне, как милость,
От суеты приют дает.
Сейчас мне тут легко и просто.
Я без конца глядеть готов
На склоны, сломы и наросты
Гряды отрогов и хребтов.
Глядеть и бесконечность края
В себя вбирать до немоты,
Глядеть, от дали замирая,
Как от боязни высоты.
И всё же здесь до одури пустынно.
Уже смотреть порой невмоготу,
Как в дымке подбирается равнина
На горизонтe к горному хребту.
Как бурый пик, одевший накомарник
Из тонкой марли облака, понур.
Как тянется и тянется кустарник
Сплошным настилом из оленьих шкур.
Я возвращенья жду, хотя открыто
Не думаю о том, что город жду,
И маяту свою, как через сито,
Отсеивать стараюсь на ходу.
Но тишина, как-будто тень притворства,
Теперь тревожной стала тишиной,
Готовя втайне мне противоборство
С горами, с далью, с тундрою, с тоской.
Наотмашь меняется здесь настроенье
У бога погоды. Его не поймешь.
То ливень, то морось, то вдруг — просветленье,
Мгновенье, и снова — и ветер, и дождь.
Урал — невидимкой. Oтpоги у края
Гудящей палатки придвинулись к нам.
И, словно опеку свою предлагая,
За нами повсюду идут по пятам.
У тундры покров разговорчив и шаток.
Шагаем, выдергивая сапоги.
Здесь что ни кустарник, то взрыв куропаток,
Их крики, смятенье и крыльев хлопки.
Мы в горы уходим. И без промедленья,
Как-будто затравку в азартной игре,
Они высылают навстречу оленя,
И тот в отдаленьи стоит на бугре.
Он ухом поводит, но сам без движенья.
Мне хочется крикнуть мгновенью: «Постой!»
Но это мгновенье, как выстрел в оленя,
Теряется эхом за горной грядой.
Мы не слышали ни звука.
Говор их и шум полозьев
Словно спрятала округа,
Звуки по ветру отбросив.
Только чувствуем — снаружи
Kтo-то есть, молчащий кто-то.
Души птиц? Оленьи души
Затаились у болота?
Этот миг был страшно долог.
Мы сидели без движенья.
А когда открыли полог —
Замерли от удивленья.
К нам в палатку друг за другом
Влезли ненцы, скрючив спины,
И застыли полукругом,
Словно сжатые пружины.
По музеям чуть знакомы
Были внешность и повадки,
Меховые окаёмы,
Костяные рукоятки.
Их тревожные гляделки
Перескакивали прытко —
Сахар, чайник, хлеб, тарелки,
Сапоги, тулупы, плитка…
Их гляделки были колки
И, казалось, так глядели,
Как подсматривают в щелки
Или держат на прицеле.
Оно покачивалось в блеске
И было занято игрой,
Свои алмазные подвески
Развешивая над горой.
Оно меняло очертанья,
Рассеивалось и опять
Медлитeльные трепeтанья
Задумывало повторять.
Казалось, таяли и плыли
Мерцающие сломы льдин.
Казалось — это из бутыли
Ночной долиной вызван джин.
И Север бодрствовал не в силах
Уснуть под чарами небес.
И тундра про себя просила:
«Еще — чудес! Еще — чудес!»
сентябрь 1972